Миг и вечность Бауыржана

Окончание.
Начало в «Знамя труда», № 108 от 25 сентября 2025 года

* * *

Раскручивает тему - авантюрист. Всплывают имена: Казанова... Калиостро… Чокан Валиханов. Распутин Григорий. Из литературных героев пристегнул к племени «уголовно ненаказуемых» авантюристов Евгения Онегина, Алдара Косе, Печорина, Григория Мелехова. Особенно близок ему Чокан: свой брат - военная косточка. Подробно, увлеченно, сказал бы, со смаком живописал портрет этого авантюриста (разумеется, в благородном понимании). От таинственной неподвижности глаз до мундира. Ах, этот мундир - от лучшего военного портного Санкт-Петербурга! Как он подогнан по фигуре; любая вытачка, галун, отворот отмечены печатью смысла; как он застегнут - каждая пуговица безупречно исполняет свою служебную функцию. Об аксельбантах и эполетах надо слагать баллады.

Интересно.

- Почему не элегии?

Бауыржан удивлен.

- Гвардейский артиллерийский офицер и не слышишь: баллада... баталия... битва. Между ними стоит знак равенства.

Успокоился и вернулся к описанию обладателя мундира. Чокан в нем горделиво-изящный. Плечи развернуты ненасильственно, а по-кадетскому духу; живота как бы нет вовсе, вся фигура сухощава, стройна, динамична. Лицо теплое, но непроницаемое. В спокойном взгляде - энергия и способность к мгновенному маневру. Он знал, что его сжирает (можно так по-русски - сжирает?) чахотка, но физический распад отступал перед силой духа. Решиться на такое: побрить голову, с грустной готовностью расстаться с мундиром, облачиться в бесформенные восточные одежды -
правда, в них покойно сидеть, сложив ноги калачиком... Обрати внимание: со сменой одежды (цели) переменилось обличье Чокана Валиханова. Из лощеного штаб-ротмистра он преобразился в преуспевающего мусульманского торгаша: само достоинство (не чванливость) и предупредительность, готовность внимать старшему. В глазах - сметливость и скрытая любознательность джигита, воспитанного в уважении нравов и обычаев чужеземья. Он пустился в далекое путешествие во всеоружии разведчика и авантюриста.

Его не могли не заметить в благословенном Аллахом Кашгаре - такие города прозорливы. Прозорливы духовные и гражданские власти, обыватели, разноязыковое купечество и международные явные и тайные разведчики, сиречь - авантюристы. Сам Чокан был первоклассным разведчиком, преданным Престолу и Отечеству (пиши с большой буквы). Бесстрашный и быстрый, как сункар . Хитрый, находчивый, умный.

Честный. Превыше всего - честь мундира. Сегодня при слове «мундир» у иных пустомель с языка срывается безобразный лай. Но караван идет. Мундир и честь - едино... Я никому не позволю плевать на мой мундир, на меня! Плевать на Его Светлость принца крови штаб-ротмистра Чокана Чингизовича Валиханова! Молчать!!!

- Помолчать будет к месту. Но позволь спросить: чапан и шалбары преобразили Чокана не потому ли, что стали для него новым мундиром?

Бауыржан споткнулся.

- Компромисса не вижу. Но в одеждах купчишки он выглядел молодым, обольстительным повесой, по крайней мере, в глазах местных красавиц, тайно на него взиравших. Одна из них влюбилась в него, как вляпалась в бочку меда, - ни обнять, ни положить в постель. Готовясь к венцу, он знал, на что идет. В Кашгаре это было его делом - делом авантюриста, долга и чести. Все, что касалось юной красавицы, было предусмотрено пропозицией операции. Но это был обман женщины, и Чокан страдал. И дрогнул. И открылся женщине. Она не в силах была ни разлюбить, ни простить, не хотела безропотно покориться судьбе. Должен тебе заметить, полигамность мусульманской семьи - не всегда порок, а токал (вторая-пятая жена) - не всегда падшая женщина. Юная дева умоляла возлюбленного взять ее в свой гарем, видя в этом счастье. Она же не знала, что дни пребывания Чокана на грешной земле сочтены: он был повенчан на самой преданной шлюхе - чахотке.

- И в этом ты видишь авантюризм Чокана?

- Перестань подкусывать! Еще надо выяснить - в чем истинная природа его таланта: быть военным, ученым или авантюристом, сиречь (далось ему это слово) - разведчиком.

Во всяком случае, искусством притворяться (перевоплощаться) он обладал сполна.

- В надписи на мраморной плите, положенной на могилу Чокана, о талантах принца крови сказано более определенно.

- Напомни.

Я беру лист бумаги, карандаш, стараюсь воспроизвести славянскую и арабскую вязь, высеченную на мраморе золотом:

«Здесь покоится прахъ штаб-ротмистра Чокана Чингисовича Валиханова, скончавшегося в 1865 г.

По желанию Туркестанского Генералъ-Губернатора Адъютанта Фон Кауфмана І-го во внимание ученыхъ заслугъ Валиханова положенъ сей памятникь Генералъ-лейтенантомъ Колпаковскимъ...»

- Слышишь: во внимание ученых заслуг.

Бауыржана поразило другое.

- Вот классический пример дружбы народов. Кауфман - Чокан - Колпаковский. - И счастливо улыбнулся: - Их соединил благородный дух авантюризма. Сильнее и естественнее он выражен у Валиханова. Натура его триедина: долг, честь, порядочность. Он вынужден был бежать от своей нареченной.

- Все это интересно и звучит правдоподобно... Но ты - авантюрист?

Бауыржан отпрянул, растерялся, незащищенная детская улыбка смягчила суровость лица. Стало понятно: халат авантюриста на себя он не примерял.

- Ты спрашиваешь или утверждаешь? - Это был верный ход.

- В благородном...

- Хотел бы быть им. Увы, возраст Христа позади. Авантюристом надо родиться. Редкое счастье, оно выпало Чокану.

- Он - личность?

- Да. И даже понимаю, куда ты клонишь: личность ли я?

- От рождения?

- Да... да! Но я незавершенная личность. - Горькую пилюлю признания он запил вермутом. - Завершенные личности не пьют, даже попав в большую беду, чем моя.

- Я догадываюсь о причине твоей беды: капустноголовые.

- Ты ошибаешься: причина - во мне. Мы привыкли во всех бедах винить других. Это свойственно и простым смертным, и представителям высших эшелонов власти, технократам, культуртрегерам, партайгеноссам. Человек легко поддается развращению. Даже не обернутые в золотые облатки пороки мы глотаем пригоршнями, и никто еще не подавился. Не так страшно несварение желудка, как несварение души. Мы глухи к призыву: «Загляните в собственные души». Мы разрушили нравственные устои. Мужество заключается в том (я назвал бы его очистительным), чтобы найти силы заглянуть и не отвернуться, обнаружив в собственной душе клоаку.

- Между верой и мистикой ты ставишь знак равенства?

- Они разнятся, как правда и искренность. - Помолчал. - Между прочим, мистика не всегда мракобесие, она - успокоение.

- А совесть?

- Позволь закончить мысль...

Правда - Ложь, Добро - Зло - имена существительные, земные. Искренность - Лицемерие, Бесстрашие - Страх - космические свойства. Что касается совести, она вечна и неизменна. Ее нельзя ни найти, ни потерять - в отличие от Зависти. Ее либо содержат в чистоте, либо оскверняют.

Даже убивают, но она живет. - Усталое молчание обозначило паузу. - Меня беспокоит другое, Страх.

- Ты имеешь в виду трусость?

- Я имею в виду то, что имею. На войне страх благороден. Страх потерять родину, друга, свою жизнь. С потерей личной жизни будут потеряны мать, отец, братья, сестры, дети - навсегда.

Он долго и упорно распахивает поле военного благородного страха. Как правило, подвиги - малые и большие - солдат совершает подсознательно («если угодно - сверхсознательно»), с подсказки страха. Редкие комиссары понимают это. Вообще главный недостаток политруков и комиссаров заключается в том, что они не умеют молчать и слушать. Утаивать и молчать - разница. Молчание - не только дар Божий. Его можно, в отличие от совести, сделать усилием ума и сердца. Признанный нами всесильным пламенный агитационный лозунгизм толкает нас на преступление под видом исполнения патриотического долга. Под воздействием духовно-благородного страха мы, фронтовики, - мертвые и живые, из огня вышли очищенными от скверны трусливости. Быть убитым - очищение. Стать изменником - скверна, позор.

Он крепко трет лоб ребром ладони - до красноты, до синевы. В глазах - безнадежность на лучшее.

- Спустя сравнительно короткий срок нас начала разъедать скверна послепобедного страха. И опять (и, прежде всего) - страха за судьбу родины. Приверженцы волюнтаризма, теоретики экономной экономики превратили страну в подопытного кролика?! Позоррр!

Он мучился, страдал, искал выхода и не находил; теме страха отдал много нравственных и физических сил, бессонных ночей, если не сказать - болезненных раздумий. Его что-то преследовало - значительное и неотвратимое, как рок. Казалось, нашел выход из тупика: написал рассказ «Спина». Помните?

«Говорят, лицо - зеркало души… Гораздо более, на мой взгляд, выразительны руки: непроизвольная дрожь или едва заметные движения выдают расслабление нервов, но особенно - многим это покажется странным - до чего же выразительна бывает спина человека... Вскоре представился случай испытать характер капитана. Надо было послать небольшую группу в тыл противника с задачей - внезапно напасть ночью на штаб полка и, если удастся, захватить документы и двух-трех пленных…

Я вызвал капитана, поставил перед ним задачу, рекомендовал ряд вариантов плана действий группы. Капитан выслушал приказ, по всем правилам ответил, артистически, как всегда, откозырнул и с обычной лихостью щелкнул каблуками. Но когда он шагнул к двери, я увидел его спину. У него чуть опустились плечи, и спина сделалась какой-то круглой, выпуклой. Вот уж никак не ожидал, что увижу стан этого человека в такой степени бесформенным! «Грудью брал - спиной выдал. Трусит. Может погубить людей и сорвать задание».

Наступила разрядка? Нет, испытание страхом продолжалось. Он перестал произносить это слово, не чертил на бумаге. Заболел. Не может дотянуться до сигареты.

- Дай помогу.

Он милостиво разрешает. Густо дымит и сквозь дым густо сипит:

- Перед тобой распростерта старческая немощь.

Эта несчастная «Щ» зловеще шипит, свистит, шуршит, конвульсивно извивается. Бауыржан лежит в неудобной позе - неподвижный и расчлененный, но как бы торжествующий в своем расчленении. Открытие в себе наличия старческой немощи придало ему силы и надолго завладело сознанием, направив размышления в свежее русло.

- Я - миг! Я - вечность!

Стихотворной интонацией он пытается утвердить себя в новой ипостаси. Не удается. И возвращается на ухабистое поле прозы.

- Старость - преддверие вечности. Миг - печать сиюминутности. У вечности нет настоящего: одна сторона медали - прошлое, другая сторона - будущее. Медленное, мощное и непрерывное течение. Миг по своей природе статичен. Он еще не прошлое, но и еще не будущее. Миг, молниеносно пронизывающий пространство и время, это как движение, нами неощутимое. Живя в миге, именуемом настоящим, мы, подобно маятнику, перелетаем из прошлого в будущее. И наоборот.

Дмитрий СНЕГИН