Отрывок из повести
Наш земляк, почетный гражданин Жамбылской области, экс-депутат Парламента Республики Казахстан Аргынбай Бекбосын закончил новую повесть «Медаль за город Будапешт». Написал он ее на русском языке. Сегодня мы предлагаем вниманию наших читателей отрывок из произведения и сообщаем, что его полный текст можно будет прочитать в майском номере астанинского журнала «Нива».
Димаш, этот чернобровый, почти весь в отца, даже уже выдававший признаки, что будет тоже высокорослым, добрый мальчонка и так-то был чрезвычайно склонен к учебе. Он несмотря ни на какую погоду, и зимой, и летом, как говорится, дожидался меня возле школы. И постоянно расспрашивая меня, еще не став учеником, знал почти весь казахский алфавит и цифровые знаки до десяти. А как пошел в первый класс, уже где-то через месяц умел писать целые предложения. Когда однажды я под диктовку матери писал письмо Али-ага, он под конец дописал собственноручно: «Коке, я уже умею писать, у меня одни пятерки. Ты быстрее победи врага и скорее возвращайся. Я тоскую по тебе. Твой сын Димаш. 1 декабря 1942 года».
В самом деле, он учился «на отлично», и перед зимними каникулами ему председатель нашего аулсовета Зияда-апай вручила премию в виде полотенца. Кстати, и мне, третьекласснику, тоже. Ликовала наша семья. У всех, даже у отца, на лицах была улыбка, на устах — радостные возгласы, которых давно я не видел и не слышал. Но… но в тот день никто из нас ничуть не подозревал, что к нам бесповоротно, упорно приближается страшное горе со своим неотразимым ужасным ударом… В последний день зимних каникул, в то злосчастное, трагическое утро отец как обычно отправился в райцентр за почтой, а мать во время чая сказала:
— Кизяки кончились, а жантак — на исходе, и скоро нечем будет растапливать печь. А мороз… ой, наверно, еще затянется, по виду надолго… Теперь вот что будем делать — сейчас все пойдем на Карасу, да и ишака нашего погоним туда, и мы с Алипой будем рубить камыш, а Димаш, если сможет, будет таскать его на берег по льду…
— О, я сумею это сделать! — воскликнул Димаш.
— Ну и хорошо, молодец… А Рахмет, когда мы снопы погрузим на ишака и привяжем арканом, повезет их домой и разгрузит, затем снова сюда… И мы таким образом до вечера заготовим уйму топки…
На дворе стоял мороз. Маленькое бледное солнце, за весь день ничуть не поднимающееся высоко в зенит, а быстро колесящее по какой-то короткой дорожке своей в низине, не грело. К тому же год был снежным, и мы все шли гуськом, создавая дорожку в сторону залива озера Карасу, что находилось в метрах двухстах-трехстах от нашего дома. Трудно было угадать, насколько крепок лед, поскольку было все покрыто толстым слоем снега. А камыш высокий такой, с пуховой головкой, весь пожелтевший за осень, стоял плотно. И мать с Алипой, надев большие самодельные рукавицы из дубленой овчины, то серпами, то кетменем начали прямо с корня рубить камыш. А Димаш стал беспрерывно таскать охапками его на берег, довольный, румяный такой. Вся работа споро пошла, как предполагала мать… Вот и я отправился домой с первой партией будущей топки. Наш серый ишак, когда загрузили на его спину целых восемь толстых и длинных снопов, ничуть не напрягаясь, уверенно стал карабкаться за мной, разрезая и вытаптывая снег, слегка хрустящий, как сахар-песок, своими острыми небольшими копытами. «Да-а, это животное настоящий трудяга, — подумал я, — к тому же неприхотлив, довольствуется даже остатками сена от отцовской лошади. Никак не боится всяких капризов погоды: хоть дождь, хоть снег — ему нипочем, стоит себе преспокойно, иногда только хлопая большущими ушами, как будто выражая свое нежелание слушать излишний шум или не очень одобряя что-то…».
Когда я, к обеду сделав уже четвертый или пятый рейс, заканчивал освобождать от груза нашего доброго помощника-осла, вдруг долетел до меня, хотя слабо, крик матери. Повернул голову с птичьей быстротой. Она так отчаянно машет рукой. Что же такое? «Ра-а-хмет, давай, давай скорее!..» — доносится голос матери. Я, прыгнув на осла, сильно ударил камчой беднягу. Поскакали рысью. А мать исчезла — быстро спустилась вниз. Когда я доехал, увидел, что она и Алипа,
ухватив Димаша с обеих сторон, тащат вверх его, еле держащегося на ногах. А он весь мокрый, течет вода с его полушубка, брюк и сапог. Сам бледный-бледный, трясется. Дрожит, стуча зубами. Я не задумываясь сразу надел ему свой полушубок, быстро сняв его. Но какой толк, у него внутри вся одежда мокрая.
— Что случилось с Димашем? — со страхом спрашиваю я.
— Да там проклятый лед лопнул, оказывается!.. — начала быстро объяснять мать. — Услышав треск, вдруг смотрю… Димашжан барахтается по горло в воде между льдинами… Еле вытащили…
А Алипа не переставала плакать даже тогда, когда мы Димаша спешно посадили на осла и тронулись, что, кажется, злило мать:
— Кончай же ты выть, дура! Что кличешь беду, перестань!..
Потом она ласково обратилась к Димашу, которого я придерживал:
— Потерпи, Димашжан, немножечко… Сейчас жарко затопим печку, укутаем тебя шубой Али, и тебе будет тепло, очень тепло…
Так и сделали, постелив для Димаша возле печки. Но он беспрестанно ужасно дрожал. Скоро приехал и отец. Он, узнав, в чем дело, пощупал его пульс и недовольно, молча покачал головой. Затем быстро оделся и вышел из дома, сказав:
— Позову доктора…
Вскоре снова раздался топот копыт — значит, вернулся отец. И все смотрели на дверь. Но зашел он один.
— Нету его, Поликовского… Оказывается, еще утром уехал в город за лекарствами.
Все промолчали, только Димаш временами издавал легкий вздох.
— Что же делать, а?.. — отец в раздумье начал ходить по комнате туда и сюда. Вдруг он резко остановился и, повернувшись к матери, строгим голосом сказал: — Вы, кажется, дали ему только чая, дайте же ему и горячего молока с маслом!..
— Дали… но Димашжан не хочет… — каким-то беспомощным голосом тихо ответила мать.
— Димашжан, айналайын, выпей-ка же, а?.. Тебе станет лучше, — теперь отец стал уговаривать Димаша.
— Не-е… не хочу, ата-а… — с трудом, шепотом ответил он.
Уже вечерело. В окно проникли последние красные лучи солнца. Из-за них мне казалось, что бледные щеки Димаша стали алыми.
Отец, сев возле Димаша, сперва слегка погладив его по голове и шепча «Димашжан… айналайын…», осторожно положил свою ладонь на лоб мальчика.
— Жар… начинается жар… О Аллах!.. — тихо вздохнул отец.
— Что же нам делать… что же?..
Хотя я не очень знал смысл слова «жар», но судя по выражениям лиц взрослых, понял, что это означает что-то нехорошее… У Димаша участилось дыхание, как будто ему не хватает воздуха, к тому же начал кашлять. На лбу появились мелкие росинки пота… Так длилось долго. Мне стало страшно жалко Димаша. И я готов был, ничуть не раздумывая, принять все его мучения на себя, о-о, если бы это было возможно!.. Где-то к полуночи ему как будто стало легче. И он, находя меня взглядом, улыбаясь с трудом, очень ослабленным голосом произнес протяжно:
— И-иахимет, я… я позавчера не смог… не смог решить… одну, одну задачку… которую… которые мы еще не прошли… Ты… ты поможешь, а?..
Я, быстро обняв его, сказал ему на ухо:
— Помогу, конечно, Димаш! Обязательно помогу…
Димаш смотрел на меня благодарным взглядом.
— Рахмет, ты иди спать, завтра же в школу… — сказала мать. — Мы здесь с Димашем побудем еще…
Проснувшись рано утром и даже не одевшись, побежал в другую комнату. Мать и Алипа находились возле изголовья Димаша. А он лежал неподвижно с закрытыми глазами. Мне от утреннего полумрака казалось его лицо синеватым.
— Димаш, Димаш… — потрогал было его руку, а она была почему-то холодной. Мать предупредила:
— Тише, тише… Димашжан спит…
В это время Димаш, вдруг широко раскрыв глаза, вскинув вперед обе руки, поднимая голову, умоляющим хриплым голосом почти крикнул:
— Коке, коке!.. Забери меня с собой!.. Не оставляй!..
И его голова тут же упала на подушку, глаза закрылись, руки опустились… В это время шумно вошли отец и доктор Поликовский. Доктор, сразу долго пощупав пульс и послушав грудь Димаша, выпрямившись, снял свою ушанку.
— Крепитесь… Вы… потеряли пацана, — медленно, сочувствующе бубнил он, не смотря ни на кого. — Жаль, очень жаль… я ничего не могу сделать…
Эти его слова были для нас сильнее удара молнии. После минутного остолбенения, шока раздался многоголосый плач. Плакали мы все…
На следующий день наш Димаш так неожиданно, так быстро, разрывая наше сердце, превратился в маленький рыжеватый холмик на родовом кладбище, что на высоком холме, невдалеке от Таласа. Вечером запорошили его хлопья белого-белого снега, как сама душа моего Димаша. И мне казалось, что с уходом Димаша я потерял половину и своей собственной души.
Аргынбай БЕКБОСЫН
Комментарии закрыты.